Сергей Беляков: сейчас система мотивирует бизнес неформально решать свои вопросы

Сообщение Тихоокеанского информационного агентства «Острова».

Как вернуть в страну капитал? Что предложить инвесторам кроме растущего потребительского спроса? Какие конкурентные преимущества еще остались у России? Заместитель министра экономического развития ответил на вопросы корреспондента "Денег" Надежды Петровой.

"Чиновники в бизнесе видят исключительно нарушителей"

Условия ведения бизнеса — один из факторов, определяющих привлекательность страны для инвесторов. Сейчас мы поднялись на 112-е место в рейтинге Doing Business... 

— Достигнем ли мы в нем 20-го места? Честно говоря, для меня важнее, чтобы результаты наших действий по упрощению условий ведения бизнеса почувствовал наш заказчик — бизнес. И если все, что мы наметили, мы реализуем, а это конкретные эффекты для бизнеса, выраженные в сроках согласования, объемах подаваемых документов, издержках, которые он несет, то, конечно, мы поднимемся в рейтинге. 

Содержание конкретных показателей положено в основу дорожных карт, где по годам расписано, когда и что надо сделать. Это такой, управленческий документ на самом деле. Дорожных карт принято четыре, и разработка еще четырех сейчас завершена. Всего их будет 22. Это механизм улучшения наших показателей. А место в Doing Business — только следствие. 

Результаты показывают, что механизмы достижения цели выбраны правильно. Но есть и другой вывод из последнего доклада Всемирного банка. Нам надо быть значительно более активными и результативными в реализации разработанных мер. По некоторым показателям, по которым мы улучшили свои же результаты предыдущего года, реализуя программу реформ, мы откатились в рейтинге. Например, по подключениям к сетям. Это уже вопрос конкуренции. Причем даже не столько за место в рейтинге, сколько за инвестиции, за капитал. А значит, еще и за новые технологии. 

Капитал идет туда, где доходность выше, а издержки и риски меньше. С доходностью у нас все хорошо, а вот риски и издержки необходимо радикально снижать. Этим и занимаемся. 

А этого будет достаточно? Мне кажется, сейчас с инвестициями идет обратный процесс: их становится меньше. 

— Сейчас объем инвестиций сокращается и в США, и в странах БРИК. В кризис предпочитают сберегать, а не инвестировать, потому что инвестиции в условиях кризиса связаны с рисками. Это не особенность России. 

В прошлом году у нас прямых иностранных инвестиций было $52,3 млрд. В этом году за три квартала — около $38 млрд. Я надеюсь, что мы по итогам года выйдем примерно на $52 млрд, но этого недостаточно. Минимальный объем инвестиций, который нам требуется, около $75 млрд в год. Требуется для решения задач по модернизации экономики. Только государственных средств для этого недостаточно. 

Речь идет именно об иностранных инвестициях? 

— Когда я говорю про $75 млрд в год — да. Вообще, конечно, говоря об условиях для бизнеса, мы не делим его на российский и иностранный. Условия должны быть комфортными для бизнеса, для капитала. А капитал не имеет национальности. 

Но среди инвестиций, которые статистика показывает как иностранные, значительный объем приходится на наш, реинвестированный через офшоры капитал. У меня нет на это аллергии, но, если для обеспечения защиты капитала его лучше сначала вывести и уже затем, приняв иностранную юрисдикцию, завести в Россию, это показатель, что что-то у нас не так. Мы ожидаем, что упрощение условий ведения бизнеса в сочетании с повышением защищенности капитала позволит инвестировать прибыль в России, не прогоняя ее через офшоры. Хотя как раз в этом случае необходимо принимать и другие меры по предотвращению использования офшорных юрисдикций. Не только пряники, но и кнут. 

Но проблемы не только с иностранными инвестициями. 

— На иностранных инвестициях мы делаем акцент по двум причинам. Во-первых, это всегда еще и технологии и компетенция. Это существенный инструмент для совершения так называемого технологического скачка. Во-вторых, иностранные глобальные компании и фонды имеют возможность выбирать, куда инвестировать. Они ищут максимальную доходность с минимальными рисками, а экономика, в которую приходит капитал, получает дополнительный источник развития. И если инвестиционные решения компаний будут не в пользу России, мы не просто не получим сколько-то миллиардов долларов или евро, мы усугубим наше технологическое отставание. И мы будем решать не столько проблему оттока капитала, сколько проблему бегства из страны наших граждан. 

Другая проблема — инфраструктурные ограничения. Недостаточность инфраструктуры ограничивает спрос на инвестиции. Ее необходимо финансировать. Но инвестиции в основной капитал падают. Это долгие проекты, с более низкими показателями доходности. Здесь всегда важна роль государственных инвестиций. Сейчас у нас нет возможности тратить на инфраструктуру столько же, сколько раньше. 

Мы готовим закон о частно-государственном партнерстве, который позволил бы привлекать частные инвестиции в создание инфраструктуры — и тем самым создадим условия для привлечения инвестиций в другие проекты, для реализации которых эта инфраструктура необходима. Пока законодательство, которое позволяло бы привлекать на эти цели частные деньги, гарантируя — или четко описывая — механизмы возврата инвестиций, в России не очень развито. По сути, у нас есть только концессионные соглашения. Законопроект о частно-государственном партнерстве даст необходимые инструменты и в части вложения средств, и в части их возврата. 

Когда вы говорите о необходимости создать механизмы защиты инвестиций, что вы предлагаете делать? На этот счет есть какая-то дорожная карта? 

— Это не одна дорожная карта. Речь идет не об отдельном показателе "защита инвесторов", который учитывает Doing Business, а о том, чтобы инвестиции в России в целом были менее рискованными. Чтобы все процедуры, с которыми сопряжено развитие бизнеса, были менее затратными. Чтобы у нас бизнес делал бизнес, а не чиновники свой бизнес на бизнесе. Бизнес должен работать, а не ходить по кабинетам и выпрашивать что-то. У него и так предостаточно рисков, связанных непосредственно с предпринимательской деятельностью, чисто экономических. 

Сейчас система мотивирует бизнес неформально решать свои вопросы. Фактически она построена на необходимости бизнеса преодолевать какие-то проблемы. Это неправильно. Государство должно появляться только тогда, когда вскрываются какие-то риски для потребителей услуг того или иного бизнеса, вскрывается факт нарушения законодательства. Группа бизнесов, деятельность которых связана с необходимостью получения разрешений, должна быть минимальна. Вот когда мы эту систему упростим настолько, что бизнес будет зарабатывать, а государство будет просто помогать ему это делать, а не выдавать ему на это разрешения — вот тогда капитал не будет от нас уходить, чтобы затем вернуться через офшоры. 

Сейчас бизнес — это головная боль. Спросите любого из малых предпринимателей — вам скажут, что хотя и упрощаются процедуры ведения бизнеса, все равно это непросто. Все равно нужно получить огромное количество разрешений, все равно ощущается пресс со стороны государства, которое оценивает: можно тебе или нельзя, достоин ты или не достоин, есть к тебе вопросы или нет. Это постоянный риск, что придут и все отнимут, что тебя посчитают нарушителем или, что еще хуже, сочтут, что ты составляешь конкуренцию какой-то из аффилированных компаний. У нас почему-то чиновники в бизнесе видят исключительно нарушителей. 

""Газпром" остается закрытым даже для государства"

Традиционно преимуществом России были низкие тарифы, дешевые энергоносители... 

— Уже не дешевые. Это преимущество, которое не могло сохраняться бесконечно долго. Что такое низкие тарифы и дешевые энергоносители? Это эффективные добывающие или генерирующие компании, использующие новые технологии, позволяющие снижать издержки при добыче, эффективные сети или транспортировка нефти и газа, конкуренция за потребителя. Ну или очень дешевые легкоизвлекаемые энергоносители — сейчас этого уже нет. Есть еще вариант, когда потребители не на 100% оплачивают их стоимость. И кто-то (то есть государство) должен это субсидировать. У государства на это денег нет. Более того, необходимо инвестировать в сетевое хозяйство, модернизировать мощности, создавать новую генерацию. Все это увеличивает инвестиционные программы. 

Энергоносители у нас пока еще чуть-чуть дешевле, чем в Европе. Аргумент, что мы же владельцы всего этого богатства, эмоционально очень хорошо воспринимается, но не очень хорошо работает. Тенденция к сближению мировых и внутренних цен налицо. 

Часто приводят в пример Китай — мол, там энергоносители на порядок дешевле. У них нет такого количества социальных обязательств, которые не позволили бы государству тратить деньги на удержание низких цен. А у нас есть. Нам надо платить пенсии. Нам надо платить зарплату бюджетникам. Надо обеспечивать социальную стабильность. Что, кстати, создает тот самый платежеспособный спрос. 

Но это же естественные монополии. И насколько обоснованы их тарифы... вообще не очень очевидно. 

— Давайте по порядку. Вопрос о прозрачности естественных монополий — справедливый. Энергетические компании раскрывают информацию. И в ФСК, и в МРСК есть миноритарные акционеры. Они в деталях знают, что происходит в компаниях. 

Есть РЖД. Там за последнее время значительно улучшилась ситуация и с информационной открытостью, и с качеством отчетности, и с подготовкой материалов, которые они готовят в обоснование инвестпрограммы. Если какие-то вопросы к ним возникают, они всегда решаются. 

А есть "Газпром", который как был закрытой компанией, так и остается — даже для основного акционера, для государства. И вопрос о стоимости услуг "Газпрома" прямо связан с вопросом выполнения им требований по раскрытию информации. 

Мы вместе с Минэнерго предложили создать в "Газпроме" так называемый инвестиционный комитет, где бы рассматривалась его инвестиционная программа, и не в виде некоей общей цифры, а в очень детальной разбивке — по статьям... Бросать эту тему мы не собираемся. Потому что раскрытие информации позволяет проверять качество инвестиций. Это же государство инвестирует в какой-то степени. 

"Работать некому"

Еще было такое конкурентное преимущество — человеческий капитал, качество образования... 

— Существуют оценки руководителей крупнейших иностранных компаний, у которых есть подразделения, работающие в России. С их точки зрения, уровень человеческого капитала остается существенным преимуществом России. Вопрос, надолго ли нам этого преимущества хватит — в том, что касается качества образования сейчас, я ситуацию не склонен идеализировать. 

И есть другая проблема — мобильности трудовых ресурсов. Например, в Калуге множество инвесторов — тоже все восхищались качеством персонала, который они могут с рынка получить. А теперь работать некому на этих предприятиях. Потому что весь ресурс, который они могли получить, фактически выбран. 

У нас низкая безработица, это, конечно, плюс. Но это минус с точки зрения восполнения потребностей растущей экономики. И у нас низкая мобильность населения. Стимулировать переезд из одного региона в другой только потому, что где-то открылось предприятие и появилась потребность в персонале, практически невозможно. Была, например, история с возможным закрытием заводов "Русала" в Ленинградской области. Насколько я знаю, менеджмент компании предлагал сотрудникам переехать в другие регионы, где предприятия "Русала" развиваются, где есть потребность в новых кадрах. 

То есть из Ленинградской области в Сибирь? 

— Все остались там, где жили. У нас в модель поведения не заложена возможность такого быстрого изменения места жительства. Отчасти это наследие советской структуры экономики, когда ты был жестко привязан к месту. 

Но тут и внешние факторы работают. 

— Да. Наверное, тяжело переехать из Москвы или Санкт-Петербурга, из Московской или Ленинградской области — в Сибирь. В принципе надо создавать такие условия, чтобы такой переезд не был шоком. Чтобы не только две столицы могли обеспечить достойный уровень качества жизни, культурной инфраструктуры, медицинских, образовательных услуг. Вот для этого вся эта история с инвестициями, модернизацией, диверсификацией —- чтобы качество жизни в стране повысилось. 

В США, если я перееду из Вашингтона в Атланту, я падения уровня жизни вообще не почувствую. Если перееду из Нью-Йорка в Атланту, почувствую, что Нью-Йорк — деловой и культурный центр, а Атланта, в общем, относительно небольшой город. Но уровень жизни будет сопоставимым. Разве что на Бродвей в Атланте нельзя сходить. 

А привлечение внешних мигрантов способно решить какие-то проблемы? 

— Надо отдать должное руководству ФМС, которое формирует политику в сфере миграции, исходя из потребностей экономики. Несколько лет назад мы благодаря миграционной службе существенно упростили процедуру привлечения высококвалифицированных специалистов в Россию. И у нас очень хорошая динамика была привлечения таких специалистов. Это носители технологий, носители компетенций. Вокруг них формируется пласт национальных кадров, которые также становятся носителями этих компетенций, учатся работать с новыми технологиями. Это очень хороший эффект. 

С миграцией другая проблема. Посмотрите на Москву с утра. Я на работу выхожу в полседьмого, вижу, как работают дворники. Качество их работы меня вполне устраивает. И я понимаю, что москвичи эту работу вряд ли будут делать. Есть огромное количество таких видов деятельности, которыми кто-то должен заниматься. Возможно, мигранты. 

Вопрос в том, чтобы это не создавало риски. Поэтому важно соблюсти баланс коренного населения, которое является носителем каких-то традиций поведения, культурных традиций, и тех, кто приезжает со своими представлениями о том, что можно, что нельзя. Просто у них другие ценности. Вот нужно, чтобы объем этих других ценностей не начал превалировать.